Друг детства Юрия Алексеевича Гагарина, друг семьи Гагариных, узник концентрационного лагеря «Саласпилс» Юрий Сергеевич Небараков в интервью агентству «Победа РФ» рассказал о том, как в их деревню пришла война, как он невольно стал «диверсантом» и почему его не любили немцы, как попал в концлагерь и через что ему пришлось пройти в ожидании Красной армии, а также каким ему запомнился первый космонавт Земли.
Юрий Сергеевич, который на два года младше Юрия Гагарина, до войны жил в деревне Зикеево, в трех километрах от села Клушина. Родители привезли его из столицы к родственникам. Когда началась война, возникли большие трудности с переездом в Москву, пришлось дошкольнику остаться в Клушине.
Там и познакомился юный Небараков с будущим первым космонавтом. По словам Юрия Сергеевича, Гагарин его опекал, ведь москвич жил без родителей.
- Вы знали Юрия Гагарина. Когда, по Вашему мнению, он стал интересоваться небом, полётами?
- Мы с ним вместе в деревне были, мальчишками. Как-то, война уже началась, приземлился недалеко самолёт. Юра попросился, его посадили туда. Сидел, спрашивал про кнопки, рычаги всякие. Думаю, именно тогда, с детства он влюбился в небо.
- Как в Вашу деревню пришла война?
- Отступающих всё больше и больше проходило через деревню. А дом Юры был на самом краю. Он ближе всего был к Гжатску (с 1968 года – город Гагарин). Там проходили беженцы. У Гагариных колодец был и вот они, беженцы, брали оттуда воду. А родители Юры оставляли у себя на ночь женщин с детьми, подкармливали.
- Уходить из деревни при приближении немцев не думали?
- Собирались уходить. Но старший брат Юры сказал, что немцы уже в Гжатске, отступать некуда. В скором времени в деревню въехали немецкие мотоциклисты.
- Что первым делом они сделали?
- Сбросили красный флаг у сельсовета. Стали отбивать прикладами винтовок замки. Отбирали консервы, продукты у местных, стреляли из автоматов по уткам, курам. Искали по домам раненых красноармейцев, тех, кто мог спрятаться.
Вот тогда я на себе впервые узнал, кто такой фашист. У меня был шлем, как у богатырей с картины Васнецова, с красной звездой. Немец увидел меня в этом шлеме, подошёл, сорвал его с головы и бросил на землю. Я заплакал и попытался его поднять. Так вот он наступил своим кованным сапогом мне на руку. Прошло уже 80 с лишним лет, а след на руке от того сапога остался до сих пор.
- Где оккупанты разместились?
- Из домов нас всех немцы выгнали и сами там поселились. Нам пришлось жить в землянках, которые сами и рыли. У Юры Гагарина в доме поселились немецкие офицеры, поставили охрану, часовых.
- Это как-то отразилось на отношении к Гагариным со стороны немцев?
- Нет, дисциплина и порядок у них на первом месте. Как-то Юра приходит ко мне и говорит, пойдём покажу, какой мне сделали самолёт. Отец у него был столяр и он Юре его сделал. Он пошёл к дому, а немец ему: «Раус! Русиш швайн! Уходи!». А Юра ему всё одно: «Мне надо!». Немец даже автомат на него наставил. В это время из дома выскочил офицер. Он, конечно, не хотел такой трагической развязки. Ведь они тоже соображали, что местные на такое отношение немцев плохо отреагируют. Офицер дал команду часовому, и они вместе ушли в дом.
- Знаю, что отец Юрия Гагарина Вас спас. Что произошло?
- Недалеко от нашей деревни была другая, где немцы поставили дальнобойную артиллерию, которая била по линии фронта. Но не часто, два-три раза в неделю, чтобы их не раскрыли. Наши в ответ не могли стрелять, потому что деревня рядом. Хотя и догадывались. Там была церковь, хороший ориентир. Так вот немцы эту церковь поэтому и взорвали. Самолёты летали, но не бомбили, так как нас могли убить, мирных жителей. Только из пулемётов крупнокалиберных стреляли, особенно по машинам.
Обычно летали по одному-два. Смотрю как-то, летит самолёт, но не стреляет. Я подумал, что это мой брат Петя, лётчик, за мной прилетел. Тогда я не знал ещё, что он уже погиб. Все три брата у меня погибли.
И вот я смотрю, а немцы все попрятались в землянки. В домах никого нет. Я кричу: «Садись! Садись! Никого нет!». Слышу Алексей Иванович, отец Юры, кричит: «Ложись!». А я не пойму, чего ложиться-то? Сейчас самолёт сядет и нас заберут. Папа Юры добегает до меня, валит на землю и под ствол дерева подтащил. Самолёт в это время разворачивается и начинает стрелять. Несколько пуль даже попало в это самое дерево. Вот так меня он спас и ещё долго это мне припоминал.
- Намерено вредили немцам?
- Было такое, конечно. В доме у Гагарина немцы устроили мастерскую по ремонту аккумуляторов. А у нас в деревне ненависть к немцам уже сильная стала. Так вот Юра с братом подсыпали в аккумуляторы соду. Мать ещё удивлялась, где же сода? А они ей: «Молчи и ничего не говори!».
Так вот, сыпали они туда соду, аккумуляторы выходили из строя. Немцы приезжали, мол, не работают. Ну и начали догадываться, что это рук семьи Гагарина. Решили они им отомстить. Какой-то румын, который выполнял у немцев подсобную работу, не любили немцы румын, как-то взял за шарф младшего брата и на этом шарфе на сук повесил. Юра побежал к матери за помощью. Благо шарф был мягкий и не сразу сдавил горло. Успели, сняли, откачали.
- Все ли немцы с такой ненавистью относились к местным?
- Немцы, которых отправили на Восточный фронт, это были не те немцы, которые воевали во Франции, Бельгии. Там были настоящие нацисты. А сюда отправили много кого, кто симпатизировал нам. У них как сделали - те немцы, которые нам симпатизировали их отправили на Восточный фронт, чтобы они здесь погибли.
Не все они были фашисты. Они, как правило, делали вид, что ненавидят русских. Они боялись. Если их уличали в симпатиях к русским, то их сразу же отправляли воевать в Россию. А там уже всё, им конец.
Благодаря тому немцу, который жил в нашем доме я, кстати, жив остался.
Но это позже. А сначала немцы меня забрали, повезли к деду. Там дом, три комнаты, мы жили на кухне. В комнатах – немцы. Дедушка должен был всё время печку топить, воду для них греть, чтоб мылись. Дед знал немного немецкий язык, до революции был народоволец. Его приговорили к высылке в своё время.
Когда немцы пришли и спросили, коммунист ли он, то он ответил, что нет, народоволец. Говорит, вы же с русскими в Первой мировой воевали, так и я царём не был доволен.
Ну вот остался я жить у дедушки. Немцы мне даже симпатизировали, порой конфетами угощали.
Вот тогда я и попробовал себя в роли диверсанта в тылу противника. Над нами летали самолёты, а крыши были все соломенные. На зиму вокруг домов тоже накладывали сено, утепляли стены. У Сталина приказ был, что надо поджигать свои дома, так как народ и так живёт в землянках. Немцы, мол, вас выгнали из домов, а сами в них живут. Поэтому пусть тоже мёрзнут.
Так вот самолёты стреляли из пулемётов по домам, крыша загоралась, но немцы не тушили этот дом, который горел. Бесполезно было. Тушили стоящие рядом дома. Ну вот этот самолёт подбили. Он задымился, начал снижаться и где-то вдалеке скрылся. Немцы были заняты тушением, и никто не обратил на падающий самолёт внимания.
А я всё ещё думал, что это брат мой прилетел за мной. Думал, сейчас его лётчик отремонтирует и полетим к своим. Я побежал в ту сторону и вскоре увидел лётчиков. Они меня спросили, где немцы. Я сказал, что все заняты тушением домов и никто за ними не бежит. Они меня оставили в кабине, чтоб я следил, не подходят ли немцы. Через какое-то время я немцев увидел, стал кричать. Ну фашисты меня из самолёта за ворот и вытащили из кабины.
Стали допрашивать. Я плачу, говорю, не знаю где лётчики. Хотя видел, что они выдвинулись в сторону болота, куда немцы не совались. Опасное место. Привели в комендатуру, стали там допрашивать, допытывали, сколько было лётчиков. Дёргали за волосы, за уши, ну я и сознался, что двое их было.
Комендантом там был Гофман. Молодец он всё-таки, не расстрелял меня тогда, хотя и было за что.
Вернулся домой. Все знали уже, что я был в комендатуре.
На следующий пришёл какой-то парень, из беженцев. Спрашивал, правда ли, что в моем доме немцы. Ну и уговорил меня своровать у немцев для него фонарик. Ну я и стащил. Принёс ему. Ещё и еды в придачу.
Потом он попросил меня принести немецкий бинокль. У нас же офицеры в доме жили. Поэтому нашёл быстро. Засунул за пазуху, но меня за этим делом застал часовой. Подозвал к себе, схватил и давай ругать. Повёл к своим. Стали снова допрашивать. За волосы таскали, уши крутили. Мне казалось, что без ушей останусь.
На утро собрали односельчан и спросили, кому предназначался этот бинокль. Мне шепнул дедушка, что если скажешь и тебя убьют, и того, на кого покажешь, поэтому плач и всё тут.
В этот момент за меня заступился немецкий офицер – Вилли. И другой ещё, не знаю его имени. В общем обошлось, отпустили меня.
- Это тот самый немец, благодаря которому Вы остались живы?
Да, он. Каждый день этого Вилли вспоминаю. С ним ещё переводчик был. Из русских, студент пятого курса смоленского института. Правда у него были потом неприятности с нашим НКВД. Когда меня освободили в 1944 году я говорил, что он мне помогал выжить.
- Это было осенью 1941 года. А вот как встречали Новый год в оккупированной немцами деревне?
- Перед Новым Годом немцы решили устроить концерт. Вилли, тот офицер немецкий, говорит мне, что надо выступить, а то другие немцы меня не любят, надо реабилитироваться. Я согласился, выучил стихотворение про ёлочку. В назначенный день пришёл, немцы уже были все под шнапсом. Выступил. Они были довольные, угостили чем-то. Потом спрашивают, кто ещё выступить хочет. Я снова вызвался. Выхожу и начинаю петь «Интернационал». У меня отец, когда брился напевал его всегда. Так вот немцы не поняли, о чём я пою, давай мне подыгрывать на губных гармошках. А в углу сидит Гофман, комендант, смотрит на меня, глаза вытаращил. Встал, схватил за шиворот и выбросил из дома. Наказали меня тогда здорово.
- Той же зимой вы невольно устроили диверсию немцам. Каким образом?
- Дедушка сказал, чтоб я от дома не уходил. Сделал мне саночки, чтоб я во дворе играл. Какая-то верёвка у этих санок была толстая, тяжёлая. А недалеко проходил провод телефонный. Осенью ещё видел, как прокладывали провод для связи линии фронта с Гжатском. Я взял топор и отрубил метра три. Привязал к санкам.
Ну само собой у немцев связи не оказалось, не могут ни с кем связаться. Опять всех выстроили в шеренгу односельчан. Стали спрашивать, кто это сделал, если не сознаетесь – сожжём деревню. Дедушка мне шепчет: «А это не ты сделал?». А я отвечаю: «Я сделал». Дедушка немцам и сказал, что вот я это сделал, но стоял на том, что сделал не по злому умыслу, а по простоте душевной.
Снова наказали. Да и не только меня. Из дома с дедушкой выгнали. Поселились в землянке. А на дворе февраль месяц.
Но Вилли нас не бросил. Приходил с фельдшером, подлечивал, если надо было. Дедушка печку сделал, тем и спасались от холода. Он меня потом из землянки даже не выпускал, чтоб не натворил ещё чего.
- Немцы своих теряли?
Бывало. Наша авиация иногда делала налёты, немцев убивали. Они своих товарищей потом хоронили, а нам, ребятам, на поминках какие-то угощения давали. Колбасу, например.
- А вообще, чем занимались жители деревни?
- Местные занимались расчисткой дорог, ухаживали за ранеными. Правда которые не очень тяжёлыми были.
- Как долго Вы ещё оставались в деревне?
- До марта 1942 года. Весной к нам пришёл Вилли. Он мне подарил портсигар со свастикой в кожаном кисете. Там ещё фотография его деда была вложена. Этот кисет, когда меня отправили в концлагерь, я показывал немцам и они ко мне, почему-то, начинали относиться не так плохо.
- Как отправляли в концлагерь?
- В начале марта собрали всех жителей, и мы двинулись в сторону Гжатска. Полтора-два километра прошли и увидели, что над нашей деревней дым. Немцы подожгли все дома, чтоб ничего не осталось Красной армии. Когда в 1944 году я вернулся, там остался только один дом.
По пути полицаи из местных устроили досмотр повозок, на которых мы ехали. Нашли штык-нож немецкий. Стали допытывать, чей это. В этот момент мой дедушка толкнул одного из полицаев, тот упал, а сам побежал. Полицай выстрелил, дедушка упал. Я думал, что его убили. Попытался бежать к нему, но меня свои же удержали. Тоже убили бы.
Потом, в конце 1944 года, когда освободили, я узнал, что дедушку ранили тогда в плечо. Он добрался до знакомых, сделали ему операцию. Но долго потом не прожил. Умер. Возможно сказалось на здоровье то ранение.
Затем отобрали все вещи, посадили в товарные вагоны. Там были женщины и дети. В основном поезд ехал ночью. Проехали Смоленскую область, Белоруссию. Привезли в Прибалтику.
- Вилли не говорил куда отправляют?
- Нет, он сам не знал. Сказал только, что куда-то в сторону Германии.
Доехали до Даугавпилса. Там нас разместили в сараях. Там сказали, что кто хочет сдать кровь, тот получит полбуханки хлеба и суп с солдатской кухни и отправят обратно, откуда приехали. Ну, естественно, я согласился.
Хорошо помыли. Взяли кровь, грамм триста. Дали хлеба и супа. Из мякиша сделал шарики. На следующий день стали записывать имя, фамилию и сколько мне лет. А дедушка, когда нас из деревни вывели, сказал, чтоб назывался Кабановым. Фамилия у меня другая была.
- Много согласилось сдавать кровь?
- Да, многие соглашались. Действительно считали, что немцы не обманут и отправят обратно. Но нас снова затолкали в вагоны и повезли в сторону Латвии. Ехали опять ночью. Прибыли в район Саласпилса. Там нас охраняли немцы и латыши, которые на сторону фашистов перешли.
- Бежать кто-то пытался?
- По пути я познакомился с парнишками комсомольского возраста – Володей и Славой. Лет на десять старше меня были. Они меня под опеку взяли. Так вот они решили бежать из этого вагона, ну и меня с собой взяли. Вылезли через отверстие в углу вагона и побежали. Добежали до какой-то поляны. Там блиндажи и окопы были. Думали, может еды найдём. Но ничего не было.
Зато нашли три снаряда от зенитных пушек. Ребята разобрали их, а внутри были шёлковые мешочки с порохом. Порох высыпали, а мешочки с собой взяли.
- Зачем?
- Потом они нам пригодились, когда мы их на еду у местных обменивали. Лоскутки эти они использовали для шитья. В одной из деревень мы как раз и обменяли их на еду. Картошки нам дали, сала, хлеба. Но нас в итоге всё равно поймали.
- Куда отправили?
- Привезли обратно. Оказалось, что это место, где отбывали наказание проштрафившиеся немецкие солдаты. Они жили в домах, в немецкой форме ходили, но свободы полной у них не было. Вот они и отбирали себе работников из пленных. Женщин – стирать, кто-то грядками занимался, кого-то на каменоломню, кого-то на рытьё торфа.
В лагере детей заставляли сдавать кровь для раненых немецких солдат. Крови брали много по 300-500 граммов, не все выживали после этого.
- Куда Вас определили?
- Меня отправили в цех, где плели лапти из соломы для немецких солдат, чтоб те их одевали в зимнее время.
- Портсигар в тот момент ещё был при Вас?
- Да. Помню, начали нас обыскивать, а в это время вышел Курт Краузе, комендант лагеря. Мы ему, кстати, сказали, что нас обманули и привезли сюда, хотя обещали, что вернут обратно. Этим он очень остался недоволен.
Увидел Краузе среди моих вещей тот портсигар, который мне Вилли дал. Удивился. Там ещё письмо было, в котором Вилли написал, что жил в одной деревне со мной, что я хороший. Вилли майором был, с его словом считались, и, видимо, не из бедной семьи. После этого комендант ко мне не так злобно относился.
- В каких условия содержали?
- Поселили меня в один из бараков. Там определили на третий или четвёртый ярус, которые были похожи на полки в магазинах. Мог и ниже находиться, но там уже сильно чувствовался неприятный запах.
В лагере перед обедом нас заставляли читать молитву за здравие фюрера. Я ещё тогда не знал языка. За то, что не повторял, латыш, который немцам служил, половником мне по голове ударил. Я повторил и только после этого мне он налил в миску еды.
Обычный рацион узников состоял из желудевого кофе с красной свеклой, похлебки из мерзлой картошки, тухлой капусты и рыбьих голов. Ребятишек косили болезни, и каждое утро специальная команда выносила из бараков детские тела.
- Много детей было в лагере?
- В лагерь привозили женщин с детьми, даже грудными. Их отбирали у матерей, чтоб те не мешали женщинам работать. Меня, кстати, определили в отряд до десяти лет. А были ещё меньше.
Над детьми проводили испытания, сдавали в аренду местным латышам, чтоб помогали по хозяйству. Я стоил девять рейхсмарок.
- Как латыши относились к детям, которых брали к себе на работу?
- Они хорошо относились и брали с удовольствием нас. Ведь они знали, что скоро придёт Красная армия и тогда с них спросят.
- Попытки побега уже из лагеря были?
- Да. В 1944 году узники, когда узнали о приближении Красной армии, начали готовить восстание. Те, кто работал на каменоломне тайком приносили и собирали взрывчатку. Но их раскрыли и повесили. Они ещё долго висели.
- Чем еще доводилось заниматься в плену?
- Нас привлекали для разминирования. В округе много было снарядов неразорвавшихся, мин. Как-то мы нашли мину-«лягушку» противопехотную. Немцы отошли подальше, а ребята привязали её и начали тащить. Она покатилась и ударилась об дерево. Раздался взрыв. Я был предпоследним в группе, как самого маленького туда поставили. Но всё равно получил ранение в спину и ногу. Все дети погибли, лишь я и латыш Валдис выжили.
- Лечили в лагере?
- Приехал врач, литовец или латыш, не помню уже. У него ноги отмороженные были, на Восточном фронте отморозил. Его на носилках таскали. Так вот он написал бумагу, чтобы нас раненых лечили за пределами лагеря. Вытащил осколки. Выходили меня родители Валдиса.
Если бы отправили с такими ранениями в лагерь, то не ясно ещё чем бы всё закончилось. Ведь когда наши подходили, то немцы и латыши начали вывозить узников в Германию, многих детей убили, раскапывали массовые захоронения с пленными, обливали горючкой и сжигали. И сам лагерь сожгли. Скрывали следы преступлений таким образом.
В том числе уничтожали следы самого существования диверсионной школы.
- Диверсионной школы?
- Рядом с нами находилась деревня, в которой немцы готовили будущих диверсантов против Красной армии. Вот меня туда отправили. Там я прошёл подготовку по минированию и сапёрное дело. Детей заставляли это делать под страхом того, что если не будешь воевать против своих, то расстреляем родителей. Может родителей уже и в живых не было, но вот они так нас шантажировали.
Учили, как подходить к красноармейцам, втираться в доверие, говорить, что вот, был в плену у немцев. И вот когда примелькался, как свой человек уже стал, нужно было ставить магнитные мины на машины. Но, конечно, эти навыки я против своих не применял.
- Как вернулись домой?
- Осенью 1944 года нас освободили. С большими трудностями удалось добраться до родных мест. Деревню же мою сожгли, поэтому какое-то время снова жил в Клушине.
Потом привезли в Москву. Там-то я и встретил своего отца. Но я его сначала даже не узнал. Я-то помню его в штатском, а тут в военной форме и сначала подумал, что меня кто-то усыновил. А отец меня сразу узнал. Приехал на «виллисе», плачет, обнимает, целует. А я отстраняюсь от него и думаю, где же мой отец, настоящий отец. Там же и маму встретил.
- Кисет и портсигар. Какова его судьба? Что с ним стало и где он сейчас?
- Увы, он не сохранился. Затерялся где-то. Столько лет прошло.
- Знаю, что Ваша фамилия, Небараков, имеет некую историю происхождения. Так как она появилась?
- Когда нас освободили, отмыли, начали спрашивать из какого я барака, а я в ответ на немецком «Найн барк! Найн барак!». (nein – нет, с нем., от ред.). Так и родилась фамилия – Небараков. А проблема-то, почему я не понял тогда вопроса, заключалась в том, что к моменту своего освобождения я почти забыл русский язык. Ещё долго я исключительно на немецком говорил.
- За время плена Вы так привыкли к немецкому языку?
- Все должны были знать немецкий язык там, чтоб знали о чём речь, что немцы нам говорят. Перейти на русский язык снова было очень трудно.
- Насколько я знаю, есть ещё история, связанная с комнатой в столице. Определённую роль в её получении сыграл председатель Президиума Верховного Совета СССР Михаил Калинин. Как это было?
- Именно так. В Москве мама жила в помещении размером метр двадцать на метр шестьдесят. Написали обращение на улучшение жилищных условий. Пришёл сам Калинин и когда узнал в каких условиях мы живём тут же написал бумагу. Нам тут же всё оформили, тем более Всесоюзный староста распорядился. Дали комнату, двенадцать метров.
Даже сам Молотов потом к нам приходил. Он у меня спрашивает что-то, а я ему на немецком языке отвечаю. Посмотрел на меня Молотов, на маму, и говорит: «Что же немцы с нашими детьми там творили?». Вот так.
- После войны пытались разыскать того самого немецкого офицера Вилли?
- Когда я вырос, то получил среднее образование, окончил Плехановский институт, аспирантуру. Одно время там преподавал. Работал в секретном НИИ, участвовал в разработке материалов спецназначения для орбитальных полётов. Грифы «секретно» везде. Нам в ресторан было нельзя ходить, чтоб не разболтали над чем работаешь, не то, чтобы искать кого-то за границей, наводить справки.
- Какие изобретения на Вашем счету?
- А вот это уже секрет. До сих пор секретно. А то схватят и в Америку увезут.
- С Юрием Гагариным после войны встречались?
- Конечно, встречались. После его полёта, в частности. А до полёта, мне отец Юры рассказывал, приехал как-то к нему. Алексей Иванович у него спрашивает: «Чем занимаешься?». А Юра отвечает: «Технику военную испытываю». Отец говорит: «А можешь над Гжатском пролететь на самолёте и крыльями покачать? Я тогда узнаю, что это ты летишь». Юра, отец вспоминает, улыбнулся так и сказал: «Всё может быть».
- Алексей Иванович тогда не знал, что сын готовится к полёту в космос?
- Конечно не знал.
- Как отец узнал, что сын стал первым человеком в космосе?
- По радио узнали. Но сначала не поверили даже. Мало ли какой Гагарин. Тем более улетал-то он старшим лейтенантом, а приземлился уже майором. Стали звонить, узнавать. Оказалось, что Юра, наш Юра.
- Каким Юрий Алексеевич Вам запомнился?
- У него была очень хорошая память, цепкая. Очень доброжелательный был.
#дс
